Слова «обанкротившееся государство» или «государство-должник» вызывают ассоциации с нетронутыми цивилизацией местами, такими, например, как Сомали или Гаити, где крайней степени нищета, соединяясь с насилием и беззаконием, приносит постоянные страдания. Пакистан, чье правительство не в состоянии обеспечить даже минимально достойный уровень жизни или поддерживать свою власть на территории, на которую оно предъявляет права и контроль, тоже представляет один из вариантов на эту тему. Такие страны демонстрируют полный провал организованной политической системы, а проблемы управления и политические разногласия усугубляют все остальные проблемы. А что, если политика может и не создавать анархию в стиле Гоббса или нищету? Может ли произойти банкротство государства в развитых странах? Италия предполагает, что ответ «да». Несмотря на все ее преимущества, такие как высокотехнологичные отрасли промышленности и завидный уровень жизни, Италия не состоялась как организованное политическое сообщество, которое способно осуществлять свои полномочия путем мобилизации согласия и поддержки своих граждан. Отставка премьер-министра Италии Сильвио Берлускони и его длительное пребывание у власти, несмотря на все его недостойные выходки и «проделки», представляет ситуацию, которая заслуживает более подробного изучения. В мире, где существуют нелегальные предприятия и уход от налогов, всегда существует и недоверие к органам власти и управления, а набирающий обороты финансовый кризис в Европе теперь явно обозначил структурные недостатки, которые раньше проявлялись лишь фрагментарно. Проблема имеет отношение не столько к итальянской экономике, сколько к неспособности итальянского правительства получить общественное одобрение программы реформ по повышению производительности, сокращению бюджетных расходов и совершенствованию системы налогообложения. Проще говоря, правительство не в состоянии управлять страной.
Современные проблемы обозначают только последнюю главу долгого исторического процесса. Объединение Италии в 19 веке не было обусловлено культурной и экономической логикой, как это было у их немецких коллег. Национализм в Германии уже был силой, затрагивающей не только интеллигенцию, и региональные экономики дополнили друг друга, сложившись в государство, в котором наблюдался устойчивый рост. Италия, наоборот, никогда не преодолевала местничество и узость интересов. Национализм как идея вдохновлял только писателей и художников, не получая широкой общественной поддержки. Вместо создания итальянского государства, объединение лишь раздвинуло границы королевства Пьемонт-Сардиния на север Италии при поддержке католической церкви и других местных правителей. Иностранная поддержка тоже сыграла свою роль, а большинство населения осталось при этом всего лишь зрителями.
Такая ситуация сохранялась в течение первых десятилетий существования королевства Италия, когда управление по принципу «сеньор-вассал» составляло «фасад» парламентского либерализма. Правительства покупали согласие в обмен на протекцию, в то время как землевладельцы центральной и южной Италии торговали голосами своих бедных арендаторов для собственного продвижения. Власти никогда не брали под контроль мафию и подобные ей группы, зато местные элиты часто использовали их, чтобы укреплять свою власть. Закон здесь никогда не ставился во главу угла. Наряду с имущественным неравенством и обусловленной экономическими причинами бедностью к югу от Рима этот недостаток не позволил сформироваться национальному среднему классу, который мог бы в итоге привести к власти эффективное руководство. Итальянские политики зашли в тупик, особенно в период с 1890-1920 годы. Интеллектуалы Вильфредо Парето и Гаэтано Моска, опираясь на опыт Италии, утверждали, что элита как меньшинство всегда управляет большинством. Они предприняли глубокую критику парламентской демократии как фасада, прикрывающего борьбу между частными интересами в ущерб общественному благу.
В такой обстановке политических неудач к власти пришел Бенито Муссолини. Помимо идеологии насилия и фашизма, он известен своими попытками вырваться за рамки экономических проблем, вместо того, чтобы их решать, что еще больше ослабило вовлеченность общества в государственные дела. Поражение Италии во Второй мировой войне закончилось гражданской войной, которая была вызвана страхом перед возможностью коммунистического переворота. Итальянской республике удалось избежать такой судьбы. Но и христианские демократы, и их противники, социалисты, переняли наихудшие привычки прошлого. Разгул коррупции и взяточничества вот цена за исключение коммунистов и неофашистов из системы, которая удерживалась от развала только благодаря внешним императивам холодной войны. Это было время экономического роста, и уровень жизни постепенно повышался. Но все это прикрывало внутренние трудности, позже проявившиеся в левом терроризме и неудачном военном перевороте 1970 года с участием мафии и фашистов. Послевоенный рост и процветание прошли, а структурные проблемы управления остались.
Первые признаки «загнивания» обнаружились в 1990 году с проведением операции «mani pulite» или «чистые руки» расследования дела о взяточничестве, в котором были замешаны сотни избранных народом политиков и государственных чиновников. Выборы покончили с четырьмя политическими партиями, которые доминировали в Итальянской республике. Откровения о советском взяточничестве вскоре затронули и коммунистов, которые, казалось, не входили в систему ведомственной коррупции. Большинство умеренных левых и некоторые из умеренных правых восприняли технократический подход к объединению Европы как альтернативу итальянской политики сопротивления к реформам. Умберто Босси из «Лиги Севера», сепаратистской партии, критикующий политику распределения общественного богатства между Севером и Югом Италии, добился региональной поддержки, а Джанфранко Фини переделал профашистское «Итальянское социальное движение» в «Национальный альянс» (как итальянский вариант партии де Голля), который пользуется серьезной поддержкой населения в избирательном округе Лацио недалеко Рима. Невозможно было никакое дальнейшее развитие без окончательного развала итальянской политики.
Берлускони воспользовался моментом, уловив настроение общества и неприятие им существующего положения вещей. Он заработал свой начальный капитал на строительстве жилья в пригородах Милана для разбогатевших после войны покупателей, превратив затем это состояние в новую жизнь в качестве медиа магната. Чутье подсказало ему, что было нужно итальянцам, и к чему они будут относиться толерантно. Берлускони поставил себя как постороннее лицо, бизнесмена, который ограничит бюрократию, сократит коррупцию и выгребет всю «грязь» из итальянской политики, которая там накопилась. Он не консолидировался с технократами, которые могли бы предложить свою альтернативную программу реформ. Обозреватели считали, что Берлускони вульгарный и грубый политик, и закатывали глаза, когда за название его партии был принят слоган футбольной команды, но он «прогремел» в унисон с протестующей общественностью. Он сумел объединиться и с Босси, и с Фини, и с другими группами, создав политическую коалицию правых сил, и получил поддержку со стороны католической церкви. Берлускони оказался самым «долгоиграющим» среди всех итальянских лидеров.
Комический аспект роли Берлускони, что так раздражает его критиков, дает повод сравнить его с Муссолини, но их реальное сходство как раз и состоит в том, что они оба придерживались своего рода «антиполитики». То, что Муссолини осуществлял с помощью насилия, Берлускони воплощал в виде «шоу». Но занимаемая им должность имела гораздо большее значение, чем просто управление, и на самом деле он никогда не предпринимал меры, чтобы окончательно покончить с коррупцией и создать гражданское общество в Итальянской республике. Беззаконие и теневая экономика никуда не исчезли и при новом главе государства, который сам был главным взяточником, впрочем как и все его предшественники. В итоге, в Италии одержали верх более глубокие структуры в коалиции с такими популистами как Босси, проталкивающими идею отделения, и более респектабельными политиками, желающими в ступить вступить в Европейский Союз в ответ на неудовлетворительное руководство страной. Присоединение к зоне евро позволило Италии делать заимствования по более низким процентным ставкам, чем в лирах, но одновременно лишило Рим возможности применять дефляционный механизм для поднятия доходов от экспорта товаров и туризма. Государственные долговые кризисы других стран еврозоны оказали давление на Италию и ее способность выдержать и преодолеть ситуацию. Результатом чего стала недавняя отставка Берлускони.
Проблемы Италии выходят далеко за рамки одного человека или бушующего в настоящий момент кризиса. Ее правительство не может эффективно управлять страной и, следовательно, не может эффективно реагировать на ухудшение ситуации в обществе. Италия по-прежнему остается государством, в котором общество тесно связано с экономикой, работающей вне юрисдикции государственной власти. Такая динамика подрывает верховенство закона и возможности мобилизации общественного согласия в поддержку политики по решению нарастающих внутренних проблем. Вот почему изменениям сверху, выдвинутым политическими элитами или извне немецкими или европейскими властями оказывается отчаянное сопротивление. Следовательно, на фоне финансового кризиса и социальных проблем продолжается прежняя игра, что питает кипящее недовольство и народное недовольство. Кризисы приходят и уходят, и часто оказывается, что они были не такими уж и разрушительными, какими они воспринимались тогда, когда происходили, но, кажется, что итальянское правительство никогда не было в состоянии с ними справиться. Трагическая ошибка итальянской истории ставит следующий вопрос: что можно предпринять, чтобы заменить структуру правительства обанкротившегося государства на ту, которая будет работать.
Уильям Энтони Хэй историк, сотрудник «Государственного Университета Миссисипи» (Mississippi State University) и старший научный сотрудник «Научно-исследовательского института международной политики» (Foreign Policy Research Institute).